– Эти трубки куда меньше катапульты, Алудра. Если их как следует спрятать, Шончан ни за что не узнают, откуда они взялись. Считай это расплатой им за квартал Гильдии.
Повернув голову, Алудра окинула Мэта долгим взглядом. В нем мешалось уважение с удивлением, но Мэт сделал вид, что ничего не замечает. Глаза у Алудры покраснели, а на щеках виднелись следы слез. Может, если приобнять ее... Обычно женщинам нравится, когда их утешают.
Но прежде чем Мэт успел сдвинуться с места, она взмахнула пестиком и наставила его на юношу, словно меч. Причем держала пестик в вытянутой руке без усилия, тот даже не дрогнул ни разу; эти руки были куда сильнее, чем казались с виду. О Свет, подумал Мэт, не могла же она знать, что я хотел сейчас сделать!
– Очень неплохо для того, кто всего несколько дней назад увидел пусковые трубы, – сказала Алудра, – но я додумалась до этого задолго до тебя. У меня на то есть причина. – В тоне ее проскользнула горечь, но быстро исчезла, и в голосе послышались веселые нотки. – Задам тебе загадку, раз уж ты такой сообразительный, ага? – промолвила она, выгнув бровь. О, ее и в самом деле что-то развеселило! – Скажи, зачем бы мне мог понадобиться литейщик или колокольный мастер, и я расскажу тебе все свои секреты. Даже такие, которые тебя смутят и заставят покраснеть? Хочешь, да?
Так, интересно. Звучит заманчиво. Но фейерверки намного важнее, чем возможность часок пообниматься с нею. Что это за секреты, которые его смутят? Мэт и сам мог бы ее немало удивить. Не все воспоминания чужих людей, что понабились ему в голову, связаны со сражениями.
– Литейщик... – протянул он, не имея ни малейшего понятия, куда двинуться мыслью. Ни в одном из старых воспоминаний не удавалось отыскать даже намека. – Ну, наверное... Колокольный мастер мог бы... Пожалуй...
– Нет, – сказала Алудра оживленно. – Ступай и возвращайся денька через два-три. У меня работы по горло, а ты слишком отвлекаешь своими вопросами, да еще и обхаживаешь меня вовсю. Нет, не спорь! Давай уходи.
Сердито косясь на Алудру, Мэт встал и нахлобучил на голову широкополую черную шляпу. Обхаживает? Обхаживает! Кровь и проклятый пепел! Входя в фургон, Мэт сбросил свой плащ у двери, и сейчас, нагнувшись за ним, тихонько охнул. Он почти весь день просидел на табурете. Но может, какой-никакой успех ему все-таки сопутствовал. Если бы он еще сумел разгадать ее загадку... Сигнальные колокола. Гонги, которыми время отбивают. Нет, бессмыслица.
– Если бы ты не принадлежал другой, мне, того гляди, и пришла бы в голову мысль поцеловать такого смышленого молодого человека, – промурлыкала она очень даже нежным тоном. – У тебя такая хорошенькая попка.
Мэт резко выпрямился, но не обернулся. Лицо загорелось от гнева, но она-то наверняка решит, что он смутился. Мэту удавалось забыть, какую одежду он носит, пока кто-нибудь не напоминал ему об этом. В тавернах уже раза три случались инциденты. Когда Мэт лежал пластом, с ногой в лубках, с перетянутыми ребрами, забинтованный чуть ли не с головы до пят, Тайлин припрятала всю его одежду. Куда ее засунули, он так и не нашел, но твердо был уверен, что одежду спрятали, а не сожгли. В конце концов, не собирается же она держать его при себе вечно. Из своего у Мэта остались лишь шляпа да повязанный на шее черный шелковый шарф. И, конечно, серебряный медальон в виде лисьей головы, что висел под рубашкой на кожаном шнурке. И еще его ножи; без них он и вправду чувствовал бы себя потерянным. Когда Мэт наконец умудрился выползти из той проклятой постели, проклятая женщина выдала ему новую одежду, а потом еще сидела и смотрела, как проклятые швеи обмеряют его и подгоняют обновки! Если не следить за ними, пышные белые кружева почти полностью закрывали кисти рук, а те, что на воротнике, ниспадали чуть ли не до пояса. Тайлин нравились мужчины, одетые в кружева. Плащ был ярко-алого цвета, такого же оттенка, что и узкие облегающие штаны, и по краю вышит золотыми завитушками, белыми розами и прочими такими же треклятыми штуками. Не говоря уже о белом овале на левом плече с эмблемой Дома Митсобар – зелеными Мечом и Якорем. Ярко-синему цвету куртки позавидовал бы иной Лудильщик, к тому же она была щедро вышита на груди и по рукавам золотым узором под названием тайренский лабиринт. Мэт не любил вспоминать, через что ему пришлось пройти, чтобы убедить Тайлин отказаться от жемчужин, сапфиров и один Свет знает чего еще, чем ей непременно хотелось украсить его куртку. К тому же куртка была очень короткой. Неприлично короткой! Тайлин тоже говорила, что ей нравится его попка, и ее, казалось, вовсе не волновало, кто еще будет на нее пялиться!
Набросив на плечи плащ – он хоть что-то прикрывал, – Мэт сграбастал оставленный у двери дорожный посох длиной ему по плечо. Бедро и голень заныли, но ничего, ходьба разгонит боль.
– Ну, тогда увидимся дня через два-три, – сказал Мэт со всем достоинством, что сумел наскрести.
Алудра тихонько засмеялась. Но не так тихо, чтобы он не услышал. О Свет, иная женщина способна смехом сделать больше, чем портовый громила многоэтажным ругательством! И ведь знает, каким оружием владеет!
Прихрамывая, Мэт спустился по деревянным ступенькам фургона и с грохотом захлопнул за собой дверь. Дневное небо ничем не отличалось от того, каким оно было утром, – серое, затянутое мрачными облаками. Резкими порывами стегал ветер. В Алтаре не бывало настоящей зимы, но и такой вполне хватало. Снегопадов не было, но с моря налетали ледяные ливни и сильные грозы, а из-за сырости холод добирался до самых костей. Земля под ногами казалась влажной даже в сухую погоду. Мэт с хмурым, как погода, видом заковылял прочь от фургона.